О «поэзии в клетках», изобретении лекарства от COVID-19 и внутреннем мире человека рассказал пятигорский патологоанатом

Фото: из личного архива Антон Горячев

Позитивные новости стали настоящей редкостью в последнее время. Если вы, как и мы, устали от потока негатива, предлагаем вам прочесть интервью с человеком, влюбленным в свою профессию. Уже 9 лет в роли патологоанатома в пятигорской больнице трудится ученый с «большой буквы» Антон Горячев.

Журналисты «Блокнота Ставрополь» провели не одно интервью с медицинскими специалистами. Все они работали с людьми. Рассказывали о сложностях в общении со ставропольцами. Однако до этого редакция не могла связаться с тем, кто чаще всего работает с мертвыми.

В новой публикации «Лиц города» редакция познакомит читателей с изобретателем лекарства от COVID-19, человеком, изучающим красоту жизни на микроскопическом уровне — с патологоанатомом ГКБ Пятигорска Антоном Горячевым. Специалист рассказал о плюсах работы, карьере и открытиях.

Антон Николаевич, расскажите, сколько лет вы в профессии? Как вы вообще попали в эту сферу?

Я работаю патологоанатомом 17 лет. Кто становится им? Ну, наверное, очень пытливый и вечно интересующийся студент, каким был я. Мне, видимо, больше всех надо было знать, как все устроено и работает у нас изнутри.

Первые научные публикации на конференциях молодых ученых я сделал на 5-м курсе. После 6-го курса, уже работая, еще 7 лет учился в интернатуре, ординатуре, на заочной аспирантуре. Если посчитать, то вместе с учебой в меде — 13 лет.

Много? Да, много. Но патологическая анатомия — это фундаментальная и одновременно клиническая дисциплина. Сюда идут те, кто был и остается эдаким «хочу все знать». Причем постоянно. У нас же каждый день есть над чем поразмять мозги, мы же расследователи. И чтобы все смочь сопоставить, проанализировать, нужен огромный объем знаний. Так что в эту профессию с кондачка — никак.

Фото: Денис Абрамов / ИА  REGNUM

Вы с детства хотели быть медиком?

В медицину я хотел с детства. Прочитал книгу основоположника учения о стрессе патолога Ганса Селье «От мечты к открытию» и захотел исправить «косяки» природы – ведь человек не должен болеть и умирать до наступления старости.

А почему патологическая анатомия? Это же «поэзия в клетках». Она позволяет увидеть на микроскопическом уровне красоту жизни, клеточную архитектуру. Если бы я не стал врачом, то, наверное, выбрал бы «поэзию в камне» — архитектуру. Именно поэтому мне безумно нравятся старинные здания Пятигорска.

Давайте для наших читателей вы расскажете, в чем заключается суть работы патологоанатома?

90% времени мы тратим на работу с биопсийным материалом живых и относительно здоровых людей. Работаем со стеклышками, на которых кусочки тканей человека толщиной всего в 4 микрона. По таким крошечным срезам и ставится точный диагноз.

К нам поступают материалы из всех областей: нейрохирургии, кардиологии, урологии, гинекологии и так далее. Так что, можно сказать, что мы универсалы в медицине.

Ну, а 10% — это вскрытия. Hic mortui vivos docent – «здесь мертвые живых учат».

Антон Николаевич, как проходит ваш обычный день?

Мой рабочий день очень насыщенный. Планерки с утра, потом биопсии, которых в день бывает очень много. Если встречаются затруднения в диагностике, то сканирую сомнительный участок микропрепарата на специальном гистосканере (сканер с клеточным разрешением) и отправляю изображения коллегам в Москву или Петербург для телемедицинских консультаций и выработки коллегиального диагноза. Бывают экстренные ситуации, когда во время операции обнаруживается опухоль, и необходимо срочное решение по ней.

Фото: Денис Абрамов / ИА  REGNUM

Когда вы знакомитесь с новыми людьми, рассказываете о своей деятельности, какую реакцию чаще всего слышите? Какой вопрос вам задают? 

Чаще всего, я, конечно, вижу оторопь и остолбенение. Первый вопрос, который задают: «Вам не страшно работать в морге?». Отвечаю – нет, не страшно. Обычно отшучиваюсь, что бояться надо живых, а не мертвых.

Второй вопрос: «Много ли пьют патологоанатомы?». Не пьем, не курим, ведем здоровый образ жизни, ибо часто видим трагические примеры злоупотреблений.   

Приходится ли вам общаться с родственниками погибших? Для вас это  тяжело или уже более сдержанно к этому относитесь?

Патологоанатом должен уметь разговаривать. Хотя разговоры с родственниками – это всегда тяжело.  Самое тяжелое – общаться с родителями, которые хоронят своего ребенка. Таких случаев очень мало. Хотелось бы, чтобы их вообще не было. Дети не должны умирать.

Вы так часто видите смерть. Скажите, ваша работа повлияла на ее восприятие?

Привыкнуть к смерти нельзя. Хоть это и естественный процесс.

Есть такой анекдот:

«Сидят два эмбриона близнеца в матке и разговаривают:

— Ты не знаешь, есть ли жизнь после родов?

— Не знаю, оттуда еще никто не возвращался».

Я не верю в загробную жизнь, хотя, конечно, жаль осознавать, что после смерти произойдет распад сознания, и оно прекратится. Но мир не рухнет, и продолжит жить дальше, как будто ничего и не случилось. И это хорошо. Просто цените свою жизнь, она одна – такие банальные слова, но такие верные.

Был ли случай в вашей профессии, который вас потряс или удивил?

Удивительный случай произошел в пандемию. В инфекционной больнице Пятигорска умер мужчина. Его отправили к нам в морг на вскрытие. В этот же день из Москвы к нам привезли тело его бывшей жены, с которой они были давно в разводе. В общем, как бы ни хотелось бывшим супругам видеть друг друга при жизни (по словам родственников), но все же последнюю ночь перед похоронами им пришлось провести вместе. Хоть и в соседних гробах в морге. Ирония судьбы? Мистика? Вот уж, действительно, неисповедимы пути.

Фото: Денис Абрамов / ИА  REGNUM

Расскажите поподробнее о ваших исследованиях коронавируса. Вы же сумели изобрели новый метод тестирования на COVID-19. 

Мы изобрели не только новый метод тестирования на COVID-19. Вначале мы создали лекарственное средство от COVID-19. Начнем с того, что наше отделение проводило вскрытие умерших от ковида в пандемию. Мы видели закономерные проявления вируса у умерших во внутренних органах и те осложнения, от которых умирают люди.

Поэтому мы поставили для себя задачу — найти средство для лечения этой болезни (помните – «здесь мертвые живых учат»?). Так вот, мы разработали препарат Oligo1 на базе антисмысловых технологий*. То есть мы подобрали нужную антисмысловую цепочку для блокировки РНК коронавируса. Подобный принцип работы у препарата «Спинраза» для лечения спинально-мышечной атрофии. 

Ну, а впоследствии мы адаптировали известный генетический метод тестирования для диагностики коронавируса. Это позволило нам  определить наличие вируса, даже спрятавшегося внутри клеток и клеточных ядер. На лекарственный препараты мы получили патент. Метод тестирования проходит процедуру экспертизы по существу в Роспатенте.

Работаете ли вы сейчас над новым исследованием? Может сможете рассказать о планах?

Сейчас мы работаем над двумя проектами. Первый — это разработка мембраностабилизирующего препарата*. Известно, что при различных острых состояниях (инсультах, инфарктах, пневмониях) клеточные мембраны разрушаются. Заместительная терапия фосфолипидами (сложные липиды, в которых содержатся жирные кислоты, фосфорная кислота — прим.ред.)   проблему  не решает. Потому что  фосфолипиды также разрушаются агрессивными ферментами клеток и кислородными радикалами.  Нам же нужен устойчивый  к  агрессивной среде препарат.  Для этого мы изучили бактерии,  которые живут в экстремальных условиях – в кипящих термальных источниках на дне океана, в ледяных условиях при - 80 градусов, в сверхсоленых озерах, и даже на стенках атомных реакторов. У них в клеточной стенке есть специальные липиды, благодаря которым мембраны функционируют  в большом диапазоне температур и запредельной активности окружающей среды. Мы адаптируем фрагменты этих липидов для клеточных мембран человека и получим высокую  устойчивость клеток человека к повреждениям.

Фото: Денис Абрамов / ИА  REGNUM

Второй проект, с которым мы выступали на совместном акселераторе Сколково и компании Байер, – это проект триплексных олигонуклеотидов*.  Мы хотим заблокировать работу онкогенов или вирусных генов, до поры до времени спящих в геноме. В качестве первой мишени мы выбрали фрагмент онкогенов Е6 и Е7 вируса папилломы человека, ответственных за развитие рака шейки матки.

Последний вопрос, Антон Николаевич. Скажите, любите ли вы свое дело?

Несомненно. Правда, когда я начинал работать, испытывал огромную радость, когда находил опухоль. А сейчас огромная радость от того, что врачи находят опухоль, а мы снимаем диагноз. Вот эти стеклышки — это самое главное наше доказательство. Без стеклышек очень трудно что-либо доказать.

*Антисмысловые технологии — это технологии взаимодействия искусственных синтезированных ДНК с натуральными ДНК или РНК в клетках. На основе этих взаимодействий созданы лекарства «со смыслом». Они умеют нарушать ген, участвующий в развитии патологии.   

*Мембраностабилизирующий препарат (или по другому цитопротектор) — препарат, защищающий и восстанавливающий клеточную мембрану при повреждении. Человеческий организм имеет очень сложное строение. Каждый отдельный орган обладает уникальным набором клеток. У каждой группы клеток  —  собственные свойства, отличные от других видов клеток. Но всех их объединяет одно ─ способность пропускать внутрь или выпускать наружу какие-либо вещества. От этой способности и целостности клеточных мембран зависит во многом здоровье всего организма.

*Триплексные олигонуклеотиды – троичная спираль ДНК, триплекс. Мы привыкли представлять себе ДНК в виде двойной спирали — но это лишь одно из множества ее обличий.

Полина Максименко